Когда воют волки - Акилину Рибейру

бы молчать. Ну и поработали же мы! Через два года каторжных трудов и всяческих ухищрений у нас был целый мешочек камней — почти все алмазы и много аметистов. Один алмаз был с голубиное яйцо, а другой еще крупнее, пожалуй с куриное. Мы прикинули и решили, что один из камней весит больше тридцати каратов и вместе со вторым, который был без единой трещины, составляет целое состояние.

Вечером того дня, когда нам попался этот крупный камень, Серодио плясал с Леонсио до Жауро, Матуриной и всей братией. Затем он велел принести водки, все напились, а негр больше всех. Серодио взял гитару и запел, перебирая струны:

Моя черная, моя черная,

              Моя черная!

Если я попрошу,

              Моя черная,

Ты позволишь

Твой ротик поцеловать,

              Моя черная,

Там на ранчо,

              Моя черная,

Под персиком,

              Моя черная.

Так люблю, так люблю я тебя,

              Моя черная.

Он был пьян, и ему взбрело в голову, что Матурина должна спать с Леонсио.

— Переспи с ним, Матурина! Утешь ради меня бедного негра…

— Бессовестный! Я тебе не посудина поганая!

— Нет, у тебя сердца!

— Может быть, но я не пойду ко всякому!

Леонсио воспринял это как насмешку и разозлился. Он бросился на Серодио, но мы не могли допустить, чтобы негр его убил. Негра так отколотили, что к нарам его пришлось вести под руки.

В Куиабу приезжали торговцы камнями, обычно голландцы и немцы. Мы знали, что они сбивают цены, утверждая, будто один камень не чистой воды, другой с пятнами, третий после шлифовки будет никуда не годен. Поэтому мы старались продать им поменьше, лишь бы выручить на самое необходимое. К черту этих скряг! Мы были богаты, но наше богатство еще нужно было получить. В этом была вся загвоздка, и это заставляло нас призадуматься. Мы решили кое-что сбыть на месте, а потом осторожно, чтобы не вызвать подозрений, поехать в Сан-Пауло и продать там остальное. Так и сделали, продали мелочь и припрятали все, что за два года было добыто двумя жадными до работы мужчинами, но и эта мелочь принесла нам добрую пригоршню монет, которую мы разделили по-братски. Накануне отъезда я пошел в Куиабу купить себе костюм, поскольку походил на бандита с большой дороги. Вернувшись, я нашел ранчо Серодио запертым, никто не мог мне сказать, куда девались он и его негритянка. Я решил, что он тоже пошел по магазинам, и стал ждать. Ночь миновала, а они не появлялись, я уже не на шутку переволновался, пошел на ранчо, взломал дверь и увидел, что внутри пусто. Сердце мое остановилось, и я сказал себе: «Ну, Мануэл, кажется, тебя обокрали!»

Тогда я побежал спросить хоть кого-нибудь, поднял шум, да поздно. Они направились просекой в Касереш, и я сразу понял, что из порта на Парагвае они удерут в Аргентину или еще куда-нибудь подальше. Нанял я лошадь, хотя нет, купил, потому что нанять стоило нисколько не дешевле, а я и так еле наскреб денег. И как только наступило утро, ибо ночью одному в лесу опасно, поскакал. К вечеру добрался до селения, которое называется Носса-Сеньора-до-Ливраменто и стал расспрашивать. Но никто их не видел.

Я вернулся назад. Помчался в другое селение, куда они могли убежать: Санто-Антонио-ди-Леверже. Там их тоже не видели. Прошло два дня, я поехал в городок Поконе, до которого было километров двадцать. Там то же самое. Я метался в отчаянии и наконец решил позвать на помощь полицию и местных жителей, пообещав хорошо заплатить им, хотя у меня не было ничего, кроме горстки монет, доставшихся мне, как я уже говорил, после продажи камней голландцу. Я отдал их, не задумываясь. В конце концов меня охватила такая ярость, что у меня началась лихорадка, и я два дня не мог шевельнуться. Меня мучали кошмарные сны: то Серодио убивал меня, то я убивал Серодио, негритянка плясала свои обрядовые танцы и продавала мою душу дьяволу. Когда благодаря хинину я наконец поднялся, я уже не думал о потерянном и жаждал только мести. Но как ее осуществить? Прошло больше десяти дней, и эти негодяи, наверно, были уже далеко. Леонсио до Жауро все это время ходил мрачный и хмурый и, как я полагал, тоже был не прочь поймать беглецов, и, надо сказать, с его собачьим нюхом это ему удалось. Однажды вечером он подошел ко мне и сказал:

— Сеньор Ловадеуш, я знаю, где Матурина…

— Знаешь?! А Серодио?

— И Серодио там.

— Где же они?

— За рекой Мортеш, на западе.

— Черт побери, в самом аду…

— Не совсем так, сеньор, но если туда идти, нужно пробираться по склону очень высокого хребта Ронкадор…

— Откуда ты знаешь?

— От одного сборщика каучука, который добывал его для голландца…

— Ты уверен?

— Да. Судя по всему, это они.

— Можешь провести меня туда?

— Я как свои пять пальцев знаю эту дорогу, даже за Ронкадором. До Пусорео идет проезжая дорога, а дальше просека. Я собирал каучук в тех местах. Только вот что, идти придется низиной, в горах бродят ягуары и, может быть, даже дикие индейские племена.

— Собирайся, я заплачу как следует. Только пошли побыстрее.

— Я готов.

— Если проведешь напрямик, получишь сапоги и еще кое-что.

— Хорошо, сеньор. Но позвольте мне убить Серодио.

— Нет. Он мой…

— Нет, я убью его. Серодио меня обидел… Он меня презирает…

Положил я ружье и патроны во вьюк, нож заткнул за пояс; Леонсио пешком, а я верхом отправились к хребту Ронкадор, который был далеко к северо-западу, раза в два дальше, чем отсюда до Шавеса, а может, и того дальше. Пока мы двигались, Леонсио рассказал мне, сколько ему пришлось обойти да расспросить, чтобы узнать, где укрылась наша парочка. В конце концов он встретил сборщика каучука, который знал это. Когда я выслушал рассказ негра, мои прежние подозрения усилились, превратившись в уверенность: Серодио было известно, как рьяно я разыскиваю его, однако, не зная, где он, и он укрылся в лесу, бандит этакий. Несколько дней бродил он вокруг Куиабы, прячась в зарослях и выжидая, что будет. Узнав, что я поднялся после болезни и больше мне ничто не мешает его разыскивать, он решил, что ему лучше убраться подальше. Унес ли он с собой драгоценные камни? Дьявол нашептывал мне, что ни за что на свете он не станет держать их далеко от себя. Вор всегда